Ужасотераия. Легенды о сланом мичмане Егоркине. Ф. Илин

 

   Ужасотерапия.  Некоторые приемы военно-морской педагогики.

 

Как-то раз разговор в нашей теплой компании зашел о разных проблемах и житейских ситуациях не только с наглеющими временами подчиненными, но даже с самыми ближними родственниками. Естественно, начались примеры личного опыта использования собственных и научных педагогических приемов и обсуждения того, что из этого выходило в результате.. Прямо семинар с выездом в гараж, как все это со стороны  послушать! Прогресс!

  Один  здоровенный мужчина, командир  крупной береговой части, по фамилии Быкошеев обстоятельно вступил в разговор. Надо отметить, что его родовое имя вполне соответствовало телесной конструкции. Он рассказывал, сокрушенно покачивая крупной, коротко остриженной головой:

— Возвращаюсь я как-то со службы домой. Дело уже  поздно вечером — к учениям готовился, молодое пополнение смотрел. Устал, как собака, уже мечтаю на ходу, как сброшу шинель и обувь и сяду за стол вместе с семьей, а потом брыкнусь с книгой под телевизор. Открываю я дверь, а навстречу мне сынуля, балбес-десятиклассник, ведро мусорное протягивает: «Не снимай шинель, папа, твоя очередь мусор выносить!

— А ты что?

— Что - что? А ты бы как? Вот именно! — согласился Сергей Быкошеев  с высказанной было версией, — Тогда я, как истинный дипломированный педагог, не чуждый, между прочим, и достижениям науки  в подростковой психологии, — в училище и академии я не только спал и ел — ка-а-к врезал ему промеж глаз! Да так, что он ушел в угол вместе с вешалкой! На шум вылетела жена, сторонник мягкого воспитания, Локко, блин, вместе с Песталоцци, но, узнав, в чем дело, молча одобрила мою методу.

— Ага, она посмотрела, видно, на твой ласковый взгляд, на твои совковые лопаты, грозно свернутые в кулаки, и сразу поняла, что, если откроет на тебя свой ротик, то будет вполне подходить на роль следующей кегли! – ввернул Рюмин. Все засмеялись – вполне похоже! Фамилия была дана офицеру не «с потолка», и его облик вполне соответствовал точному прозвищу его далекого предка, откуда, вероятно, она и пошла… Офицеры за глаза звали своего командира Бизоном — как за габариты, так и за взрывной нрав.

— Ну и как, помогло? – заинтересованно спросил Куропаткин

— Не знаю, но больше   вынести мусор он мне не прелагает!  А вообще … это, наверное, не метод! Обидно стало, что словами, понимаешь, не смог…

— Все, что приносит результаты, считается методом – пока не приводит к обратным результатам! – глубокомысленно изрек  Бардин какой-то технический закон.

— Глубоко! – одобрительно восхитился  Андрей.

— Как-то в нашем училище состоялся  наглядный пример индивидуально-воспитательной, или, как тогда говорили, партийно-политической работы с личным составом – продолжал подводник, вспомнив что-то, подходящее к теме: — Очень квалифицированной! Ибо главным действующим лицом был начальник соответствующей кафедры в академии имени Ленина, всячески и действительно заслуженный политработник, естественно со степенью, не то – философских, не то – педагогических наук. Вот сейчас уже не помню – дело было примерно еще при царе Горохе.

Так вот, учился у нас его сын, башковитый и спортивный парень.  Учился нормально, без особого фанатизма, был как все — четверки с пятерками чередовал. А тут попала вожжа под мантию – один «залет» с пьянкой, второй раз с запахом  поймали. Досталось ему в первый раз по всем линиям, а тут сразу – второй. Бывает, жизнь – она как тельняшка, полоса – белая, полоса – черная, но иногда ка-а-ак понесет тебя строго по черной полосе – не зная – с чего … По тем законам было так – надо отчислять. Но – жалко, во-первых парень – нормальный, во-вторых – его отец служил замполитом у нашего начальника училища – вице-адмирала, когда тот атомоходом еще командовал. Они тогда самые-самые первые атомные ракетные лодки осваивали.  Сын старого товарища – это все-таки… Короче – вызвали «папу в школу».

Тот тут же из Москвы примчался первым же рейсом – позор какой, учит больших дядей, как надо моряков воспитывать, а тут – собственный сын … Надо полагать, он всю дорогу думал примерно так, и накрутил себе нервы и взвел сам себя в боевое состояние, как курковой зацеп — торпеду. Ученый-то он ученый, но и подводник! А это в крови остается, не вытравить. И не предсказать — как проявится!

Приезжает этот старый подводник в училище, его проводят в кабинет начальника, адмирал тут же вызывает к себе сына-балбеса. Того «выдергивают» прямо с лекции! Естественно, курсант думает, что всё – абзац. Приехали! Все внутри обрывается. Ноги отнимаются – но – идет, прикидывая, на каой такой флот придется ехать. Мужчина!

 Стучит в дверь кабинета, получает разрешение, входит, начинает докладывать о прибытии, а тут замечает родного ученого батяню. Радостная улыбка тут же украшает молодое лицо, он кидается к отцу, забыв про начальника, папа кидается … к вешалке красного дерева, с соответствующими криками срывает ее со стены и … резко бьет сынулю по спине! Дубина получилась эффектная, произведение мебельного антиквариата — в щепу для растопки камина! Во приемчик-то был! Об этом рассказал нам первокурсник-рассыльный, оказавшийся у дверей как раз в тот момент!

Что было потом – никто не знает, все участники воспитательного мероприятия хранили скромность, но эффект был просто потрясающий! Наш Серега стал лучшим курсантом, а потом - и самым первым из курса стал командовать атомным РПК СН[1]! Как он рассказывал, воспитательный прием «вешалкой – по горбу», очень надолго выработал у него стойкое отвращение к спиртному и любовь к родному училищу. Быстро распространившаяся по училищу новость перевела мозги некоторых товарищей на разных курсах мозги из состояния «набекрень» в адекватное состояние. Это, конечно, – шутки, но в комплексе …  Тогда многие из нас сделали крамольные  выводы — а, ведь, если иногда и лишь в крайних случаях, то может быть и полезно … Вот так-то! —  вернулся обратно из курсантского прошлого Бардин, вырезавший какую-то неведомую прокладкую

 Егоркин встрял в разговор, заглушив  остальных оппонентов своим басом: — Да, педагогика – это дело такое, братцы, сугубо индивидуальное – авторитетно резюмировал Александр Павлович, привлекая внимание честной компании, — к каждому подходец нужен — кому ключик к душе, к кому —  отмычка к черствому сердцу, а кому и разводной ключ – поздоровее — да по прямо по голове!

—                    Чтобы голову напрочь отвертеть кое-кому — ехидно пояснил Костромин.

—                    Говорят, что если сбросить со стола на палубу сто компьютеров, то 99 выйдут из строя, а один станет гениальной машиной — вдруг встрял скромный Андрей.

 — Вот, к примеру, ведь что сделал наш старпом Тетушкин? Он сам придумал создал и применил на практике прием, под названием: «Ужасотерапия».

Ну, да, вон Гайдар Тимурыч грохнул нас всех «шоковой терапией», достал нас до печенок – до сих пор пенсионеры в шоке — а эта метода  — «ужасотерапия». Потому, что ее объект, да и кое-кого в округе охватил фактический ужас. Это было куда как эффективнее педагогического приема типа вашего — «хук правой в голову». Наверное, так его и называют педагоги, и на новый он никак не тянет! — привычно «укусил» он Быкошеева и первел дух, привычно сунув в рот колесико колбасы, наскоро глотнув чай из кружки и продолжил:

— Так вот — слушайте!  Возвращаемся мы как-то из странствий дальних, короче, с боевой службы, из-за самого экватора.  Все, отвоевались – думаем мы, может быть, еще неделя остается до возвращения в родную базу, пусть – десять дней…а там — дом, и полет фантазий на разные темы по интересам.

 Все уже веселые ходят, встречу с семьями предвкушают, об отпуске мечтают. Только командир знай себе — накручивает хвосты вахтенным офицерам, механикам, старпома дергает за болезные места и вдохновляет на ратные подвиги. Опыт не купишь и не пропьешь – кто-кто, а он-то знает, что все гадости случаются чаще всего на последнем этапе, когда о доме думают куда больше, чем о стихии за тонкими бортами кораблей. А железо – оно тоже устает! Факт!

      Иду я как-то себе на развод, на вахту заступаю, а тут слышу, командир сверху кричит: «Стой, куда, вернись, ты же офицер! Де-ж-ж-журный! А ну, найти-ка мне Парилкина! Опять, подлец, исчез  у меня из-под носа!».

А Парилкин – это был наш помощник по снабжению – очень талантливый и последовательный лентяй и бездельник. Отчет по продовольствию – это важный завершающий аккорд в симфонии возвращения, и, пока этот самый отчет не представят и его не одобрят в соответствующих органах  – командира в отпуск могут и не пустить – подвиги–подвигами, но материальная ответственность… Товарищи из тыла всегда пытаются приставить нож к горлу — знай мол, наших!

Так вот, этого самого отчета пока в природе не было. Как говаривал один из моих любимых командиров, в этом отчете еще «даже конь не расцветал». Вот наш командир и решил посадить помощника под свой неусыпный контроль в свой же собственный салон —  чтобы он хоть так занимался своей работой и избежал неприятных сюрпризов. Только все было тщетно — помощник каждый раз исчезал, прямо из под носа, как дым в открытой форточке, лишь только командир, случалось, отворачивался. Этот самый Парилкин уже был давным-давно лишен приказами разных начальников всех мыслимых выплат и вознаграждений, и, поэтому, уже ничего не боялся и жил себе спокойно, не трогая службу руками! Что и собирался делать и далее — как минимум, до следующего года!

Командир уже не раз вслух жалел, что он не капитан пиратского корабля, тогда бы  он бы давным-давно отправил Парилкина за борт по доске — да еще раза три, исключительно для садистского удовольствия — и своего, и старпома.

Но лентяя этими мечтами  не проймешь! Однако, делать с ним что-то надо было!

И вот Тетушкин  решил  помочь командиру. Он привлек к этому делу меня, еще кое-кого. Мы собрались и заговорщицки обсудили коварный план нашего старпома, капитана 3 ранга Бориса Александровича  Тетушкина, доработали детали и …. Для натуральности и чистоты эксперимента круг посвященных был ограничен, а роли были четко расписаны.  Даже очень, потому, что каждый знал только свой кусочек сценария!

 Вдруг рано-рано утром приходит шифртелеграмма командиру. И в ней  от командира  нашей маневренной базы в Арнобии — большой персональный привет! Оказывается, после нашего ухода выяснилось, что кто-то продал местным спекулянтам большую партию советской говяжьей тушенки. Да еще аккурат в то же самое время среди местного населения прокатилась волна тяжелых пищевых отравлений. Местная полиция немедленно связала с этой самой тушенкой — раскрываемость повысить, придать делу политический душок в целях повышения уровня наград за свою работу. Назревал скандал на уровне посольства, местные власти требовали тщательного расследования и уголовного наказания виновных в смерти и телесной немощи своих сограждан.

Между прочим, в той же телеграмме говорилось, что судить виновного предлагалось их судом на их же территории, а за такие штучки по военному времени у них приговаривали к смертной казни путем посадки на большой и толстый  кол, обмазанный старым солидолом. Короче, все выглядело примерно так! 

 После прочтения и ознакомления командира с текстом телеграммы, последовало ее бурное обсуждение нашей «большой тройкой» – командиром, замом по политической части и старпомом. Командир делал «вливание» старпому, не стесняясь ни в тоне, ни в выражениях – да так, что закрытая дверь его каюты  не спасала от разглашения этой информации! Поэтому, об этой телеграмме услышали сразу несколько человек.

— Доигрались вы, уважаемый Борис Александрович, вместе со своим Парилкиным! — издевательски ревел командир на всю надстройку: — Вот теперь вас всех за цугундер возьмут и поведут в подвалы иголки под ногти загонять! А я в этот момент  буду выковыривать из своей…, м-да-а, здоровенную, неструганную морковку, которую мне засунет командующий за мою доброту к вам и приобретенную в море служебную слепоту! — тут капитан 2 ранга понизил голос и доверительно продолжил: — Только никому не говорите,  но, по приходу в Противосолнечную губу нас будут ждать ревизоры, и прокуроры с машиной с решетками. Они опечатают всю документацию, а у него, у Парилкина-то, и отчета-то нет!

Так что, выведут его отсюда в наручниках  ненадолго —  где-то  лет на пять – шесть. Думаю, в Арнобию все-таки не выдадут, он хреновый, но все-таки, — офицер! Валерий Сергеевич, ты не знаешь, сколько теперь дают, в совокупности, за воровство или халатность, вместе с убийством по неосторожности? А то и в Африку отдадут, а там… — командир замолчал. А что с Парилкиным было бы в Арнобии, все на корабле  уже знали и так.

 Старпом виновато оправдывался. Эти новости быстро разлетелись по кораблю при непосредственном участии вестовых кают-компании и других случайных свидетелей.

А я отправился искать своего друга-приятеля Петрюка. Тот, довольный, сидел в каюте и гремел костями «коши»,[2] безжалостно обыгрывая простоватого боцмана. Ему удавалось  выбросить нужную комбинацию, и соперник часто зло шипел и негодующе плевался: — Анатольевич, гад, да за такой мухлеж в приличном обществе бьют подсвечниками!

— Я мухлюю? Да побойся Бога, все ведь на твоих глазах!

— Паша, —  сказал я, отвлекая его от обычной ленивой перепалки, —  твоему начальнику, по всему выходит – абзац, его уже ищут по кораблю с собаками и фонарями!

Я выложил своим приятелям под большим секретом то, что случайно услышал  под дверью командира. Услышав все это и осмыслив слегка, Петрюк  побледнел и заметно обмяк.

Ему вдруг стало не до игры! Я сказал, что, мол, ищи, давай, своего шефа, пусть он немедленно берется за отчет, вместе с тобой! Может быть, это и не вы виноваты вовсе, мало ли там всяких войск, да каждый  со своей тушенкой! Да и провокация какая в полной вероятности!

Сказав это, я заторопился по своим делам. Однако, отойдя подальше, я спрятался  за приоткрытую дверь душевой и стал смотреть, что будет дальше. Коренастый Петрюк резвым колобком покатился по коридору, живо спустился по трапу куда-то вниз, и оттуда тотчас послышались  грохот грубо открытой двери и возбужденные крики – и его, Петрюка, и Парилкина, который слабо оправдывался, а  мичман  яростно нападал. Наконец, наш незадачливый помощник  с заспанной физиономией, выполз из каюты и  побрел на свое «рабочее место».

         — Да вы не бойтесь, товарищ старший лейтенант! Не выдадут наши своего офицера в руки правосудия африканской страны! Неприлично это! Просто дадут вам лет десять колонии. Посидите где-то под Архангельском,  дрова попилите …

  Парилкин грозно зыркнул в мою сторону и ускорил  свой шаг. Ни слова не обронил! Мрачные мысли душили изнутри бедного помощника и рисовали картины будущего одна страшней другой!

         Тем временем, мой приятель вернулся в каюту, я – за ним. Паша  достал откуда-то из-под стола банку фруктового сока, двумя  точными ударами ножа вскрыл ее, припал к отверстию в крышке и большими глотками опустошил литровую емкость наполовину.  Спохватившись, предложил сок и мне.

— Извини, понимаешь, нервы! Так как ты думаешь, это серьезно?

— Серьезнее не бывает! Командир говорит, аборигены крови требуют! А ты-то, что вдруг задергался?

— Да так, вроде бы и не с чего – вот только не помню, на что я выменял черепаховый панцирь? Кофе, так вроде бы на хозяйственное мыло, орехи кола – на одеколон «Гвоздика», брусок черного дерева – на  личную «сгущенку», ты знаешь, я ее терпеть не могу. А вот панцирь на что – убей, не припомню! Может, точно, на тушенку?

—  И так тебя убьют,  на кол вон посадят, представляешь? — «успокоил» его я.

— Да пошел ты со своим юмором! – обиделся Паша Петрюк: - у меня вот, аппетит даже пропал, а тебе – смешки!    

— Ты бы, Паша, чем вот так мысленно дергать себя за … уши, уж лучше бы пошел и помог Парилкину, а то, как бы он волнения в транс не впал, плакал тогда весь отчет ваш, да и вы жалобно взрыдаете в суровых руках закона и прокуратуры!

Рука Петрюка сама по себе стала подбираться к увесистой гантеле, и я быстро исчез за дверью каюты.

 Меж тем, на море начиналось волнение – незадраенные переборочные двери ходили ходуном, грозный шум волн был хорошо слышен в коридорах на главной палубе, где-то со столов с грохотом летела посуда.

 Я заглянул к Парилкину – страдая от качки, которую он всегда переносил плоховато, наш ПКС[3] все же что-то подсчитывал на калькуляторе и вписывал цифры в разные таблицы, пытаясь сосредоточиться на только на своей работе. Там же был и Петрюк. Он расхаживал по качающейся палубе и перебирал в руках кучу накладных, раскладывая их в какой-то системе.

— Палыч–сан, ты не выпендривайся, узнай у командира или старпома номер той партии «тушенки», а мы бы проверили!

Я согласился и пошел к Тетушкину, с которым мы пошептались по нашим вопросам. Вернувшись, сказал, что номер в телеграмме прошел нечетко и показал им ряд цифр, выписанных из шифровки.

Петрюк вызвал своих подопечных – старшин и они устремились в провизионки - искать нужный номер серии на банках и ящиках. На их счастье, продовольствия оставалось не так уж много, и работа  была сделана быстро.

Парилкин трудился, не поднимая головы – даже от чая отказывался. Меж тем, петрюковские бойцы нашли почти похожую серию – а вдруг, она самая, а номер не сходится из-за сбоя в телеграмме? Это навевало мрачные мысли  не столько на Парилкина, сколько на самого Петрюка.

Построив в укромном уголке своих коков и баталеров, он жестко и непедагогично выяснял, а не делился ли кто из них тушенкой с местным населением — по доброте душевной, или с жаждой наживы?

За ответ, который не удовлетворял мичмана, кок и баталер испытывали прочность обшивки собственной спиной. Однако, ничего, кроме возвращения обратно в закрома родины некоторой части честно наворованных консервов, которыми эта братия подкармливала своих «годков», добиться не удалось.

 Кстати, нам категорически запрещалось подкармливать голодное население, даже детей, своими продуктами – во избежание провокаций. Видеть страдающих детей было морально тяжело  для наших ребят,  и «втихаря» местным пацанам иногда кое-что всё же перепадало. Вахтенные офицеры в этот момент упорно смотрели в другую сторону.

 

Меж тем, разведка донесла, что Парилкин  перешел на валерьянку, глаз не смыкает, ест наскоро, не выходя из каюты. А его даже никто и не стережет! Наоборот, ему даже стали сочувствовать! А раньше – только критиковали нещадно! И даже его подчиненные коки обещали ему сухарей заготовить – для тягот будущей жизни!

Наконец,  к полудню третьего дня, бледный, с темными кругами под глазами, покачивающийся от пережитого напряжения, но свежевыбритый и благоухающий французским одеколоном,  помощник принес в каюту командира толстый отчет по продовольствию. Он был сделан им и Петрюком по всем тыловским правилам и даже — с каким-то особым шиком!

 Старший лейтенант Парилкин защищал свой отчет перед командиром. На каждый вопрос командира он с готовностью отвечал: « А вот!» и демонстрировал соответствующий документ. 

 Командир остался очень доволен. Вызвав к себе старпома и заместителя, он при них похвалил поразительную работоспособность и рвение помощника по снабжению.

— Вот! – сказал командир, - учитесь: офицер представил отчет по боевой службе почти за неделю до установленного срока! Ставлю пример! А вы у меня…

         Старший лейтенант Юра Парилкин первый раз в жизни подумал, что хорошо служить – это еще и приятно! Его поставили в пример, а раньше ставили только, фигурально выражаясь, конечно, в определенную позу. Однако этот успех приписал своим личным служебным качествам!  Обидно, да! Ни для кого не было секретом, что всю работу по питанию и продовльствию тянул на себе Паша Петрюк.

         Но, всё же, при нашей швартовке к родному причалу и он, и Петрюк напряженно всматривались в ряды встречающих. Конечно, никакой прокуратуры и ребят из других соответствующих структур не было. На причале стоял стандартный набор представителей командования и оркестр эскадры. разумеется, в сторонке скромно стояли жены, дети, друзья.

         Экипаж радовался, предвкушая счастливые встречи. Только у Парилкина с Петрюком  настроение было чуть-чуть подмочено ожиданием неприятностей — они посчитали, что это лишь отсрочка! Ничего, потом тем приятнее было осознавать, что опасения не оправдались.

          После показной швартовки под оркестр и традиционного официоза, Тетушкин, видно, втихаря успевший «клюнуть» с кем-то из встречающих друзей-приятелей, расчувствовался и признался, что он и телеграмму «смоделировал» и шифровальщику хвост накрутил, и командира на пламенное выступление вдохновил, да и кое-какие слухи по кораблю распускал через верных людей. И сдуру, за все публично попросил прощения …

         Сначала-то на него обиделись, а потом — простили. Ведь не для себя он все это делал, а исключительно — в интересах службы. А на меня Петрюк долго дулся — ему все снилось ночами, как его  негры по джунглям ловят, собираясь его самого пустить на тушенку. Да выпили мы с ним сразу «мировую», потом – вторую, и помирились. А Парилкин стал служить вполне прилично и потом его взяли куда-то на повышение. Вот так!

 

— Да-а! – протянул Куропаткин, —  Сказка, прямо-таки! А по мне, чем такая педагогика  - так лучше прямо в морду! Сразу и без разрушительных последствий! Парилкину-то что, он молодой пофигист, а у Петрюка и инфаркт мог бы быть!

— Вот я и говорю – каждому индивидуальный подходец нужен!  Но Тетушкин, он —  хоть и баламут по программе, а  умный офицер. А ты пока тянешь только на вожака обезьяньей стаи. Горилле  даже проще –  ей хоть образование не мешает!         

Однако, надо бы и по домам – а то жены свою педагогику применят – организуют, нам теплую встречу с садизмом! Каждому – по заранее изученным болевым точкам! Опыт, блин, им вполне позволяет!